А я уже успела посметь
In a minute, he's standing in front of the Beaux Arts temple with Bach, Beethoven, Haydn, and Palestrina carved in the pediment.
Richard Powers, Orfeo
Richard Powers, Orfeo
Я сейчас слушаю курс, завершающий мой minor по переводоведении, и на одном из недавних занятий мы обсуждали одну примечательную вещь, произошедшую при переводе романа Ричарда Пауэрса «Орфей» на французский язык.
В английском оригинале сказано следующее:
"Через минуту он стоял перед храмом в стиле Бозар, на чьем фронтоне выгравированы Бах, Бетховен, Гайдн, Палестрина".
Во французском переводе в этом пассаже сказано приблизительно следующее:
"Через минуту он стоял перед храмом изящных искусств, на чьем фронтоне вылеплены лица Баха, Бетховена, Гайдна, Палестрины".
Вот это здание: видите, никаких лиц.
Так что это грубая ошибка переводчика? Или нет?
Мы обсуждали этот пример с точки зрения того, что происходит при переводе, но я также хочу поделиться здесь этим как отличным примером для понимания того, как вообще работает художественная литература — с точки зрения рецептивной эстетики (Rezeptionsästhetik, reader-response criticism) и вдохновившей ее феноменологии Романа Ингардена.
Это можно было бы счесть ошибкой переводчикак и отсебятиной, если бы этот текст имел документальный характер — например, если бы таким образом было описано это здание в путеводителе по кампусу университета Иллинойса, Урбана-Шампейн. В таком случае диапазон понимания написанного текста ограничивает его референциальность к объектам реальности: можно прийти к нам на кампус и проверить, что там именно от Баха и Гайдна выгравировано на фронтоне здания. Наверное, переводчик документального текста должен это сделать в случае неоднозначности оригинала.
Но роман Пауэрса — это художественный текст, даже если в нем (и в других его романах) так легко опознается, что когда Пауэрс пишет о сферическом в вакууме университетском кампусе, он пишет о кампусе университета Иллинойса, Урбана-Шампейн.
Художественный текст имеет потенциальную природу, реализуясь в сумме своих прочтений и становясь эстетическим предметом только в конкретных своих прочтениях. В этом смысле французский перевод нас интересует не как перевод, то есть текст, на основании которого франкоговорящие читатели будут формировать свои прочтения, а как зафиксированное такое прочтение. В потенциальной «реальности», созданной Пауэрсом, нет ограничений на то, что именно от Баха сотоварищи выгравировано на здании: имена, портреты, может быть, нотная запись (как на фасаде Библиотеки Варшавского университета)? В этом смысле прочтение французского переводчика, что это портретные изображения, так же легитимно, как и любое другое, не противоречащее сказанному в тексте.
Перевод, конечно, это отдельная потенциальная реальность. Например, у Пауэрса в оригинале вполне очевидно, что речь идет о здании «в стиле Бозар». Французский термин Beaux Arts в английском тексте указывает довольно однозначно в этом направлении. Французский переводчик же написал «un temple de beaux arts», что можно, вероятно, понимать так же, но с некоторой натяжкой. Отсутствие заглавной буквы и не использование полного термина «style Beaux-Arts» подталкивает читать это как общее понятие, «храм изящных искусств». Но поскольку обе вероятности все же остаются, следует сказать, что и в этой французской версии мы видим потенциальное явление, которое будет так или иначе реализовываться в индивидуальном прочтении.